It's only Rock'n'Roll!

Раньше я не так к космонавтике относился. И космонавтом стать никогда не мечтал. Детективом - да, а космонавтом - ни разу. И даже, грех-то какой, фэнтези больше читал, чем фантастику. А если и читалфантастику, то исключительно самую мягкую, желательно без лишних гиперпространсвенных переходов. Но видимо, каждое 12 апреля на особенно чувствительную долю моего мозга, ответственную за тягу в небо, плюхается капля конденсата со шлема Гагарина.
Дальше несколько совем уже пафосных слов.
У человека есть мечты, грандиозные и далекие, но при этом такие достижимые, если как следуюет пофантазировать. Получше представить сопла, продумать, каково пить в невесомости компот из сухофруктов, к какой звезде лучше полететь - и вот уже вроде бы и космос будет нашим. Никаких сомнений.
И за то, что окруженный странными винтажными лампочками и тумблерами Гагарин увидел сквозь окошко наш голубой шарик таким, каким его еще никто никогда не видел, за то, что наши мечты не остались просто буквами в дешевых переплетах - спасибо! Представляете, как захватило дух у Белки и Стрелки, когда они поняли, что видят (хоть и в черно-белой гамме) всех-всех собак и кошек Евразии?

СЕВЕР-М 
Отдавая дань традициям, все началось так. 
Девушка идет по берегу реки. Широкий песчаный пляж светится в лучах солнца. На подоле ее платья играют в свою бесконечную игру миллиарды солнечных зайчиков, рожденных на гранях песчинок. Но ее они совсем не смущают, напротив, может показаться, что пара солнечных зайчиков живет на ней всегда, даже в самую темную ночь. Один часто любит прятаться в ее волосах, другой – сидит на плече или скачет по шее. 
Вода касается ее босых ног, пробивается сквозь все ее тело и утренней бодростью оживляет все, на что она посмотрит. В глазах ее – море, и даже цвет их меняется подобно морю, от зеленоватого в солнечную погоду, когда в его воде плещутся дети и взрослые,  до голубого, которое бывает, только когда вокруг не видно берега. 
Что она делает? Судя по тому, как легко и спокойно она ступает, как открыто ее лицо солнцу и как гуляет по ее губам толи улыбка, толи воспоминание об улыбке, можно многое представить. Возможно, она сочиняет песню, или белые стихи, не родившиеся еще в словах, но готовые вылиться на бумагу в любой момент, лишь в руках ее окажется ручка. И это так же нормально и обычно для нее, как размышлять о погоде  и о новинках аксессуаров в 2012м году. Или она думает о том, какая ей предстоит жизнь и что она в ней обязательно-преобязательно должна сделать. Она часто догадывается о том, что само то, что она так рада миру вокруг и даже приручила двух солнечных зайцев, не просто оправдывает ее существование, но и освещает путь многим людям вокруг, но каждый раз, когда эта мысль приходит ей в голову, она отбрасывает ее. 
Она никуда особенно не направляется, потому что никаких серьезных дел у современной девушки на берегу реки быть не может, и она просто гуляет, позволяя легкому ветру кружить с ее золотыми волосами вальсы. И ее танец, если бы вам удалось его увидеть, вы бы мне поверили, ее танец был таким же наивным, чистым и одновременно глубоким, как и у ветра. В каждом своем движении она рисует автопортреты в пространстве, которые, сливаясь, превращаются в самое совершенное кино на свете. И каждый кадр свидетельствует перед всем космосом мира,  что не было еще в нем столько света в одной тоненькой девушке. 
Она гуляет, но уже немного устала и проголодалась, и поэтому сворачивает немного в сторону, где сквозь ивы видна палатка с мороженым. 
*** 
Подойдя к палатке, она стала внимательно изучать ассортимент. Продавец смотрел на нее не своим обычным усталым и немного грустным взглядом, а с восторгом, с которым когда-то, совсем еще маленьким, он смотрел на все чудеса на свете, что его окружают. Ему вдруг стало неловко за свою щетину, хотя обычно он носил ее одновременно с гордостью и легким пренебрежением. Он постарался получше расправить плечи и стать немного повыше, но потолок тесной палатки ему помешал. А она не видела его в его дурацком узком окошке, она выбирала мороженое и была полностью поглощена этим. Пока продавец думал, сможет ли он решиться выдавить из себя какую-нибудь глупость сорта «Вам что-нибудь подсказать?», или так и будет ждать, проглотив язык, она достала деньги и звонко-мелодично сказала: 
- Доброго утра! Можно мне крем-брюле? 
Продавец резко дернулся в ее сторону, чуть не стукнувшись о витрину, затем собрался с силами и уверенным и серьезным голосом ответил: 
- И вам доброго! Сейчас достану! 
Согласен, это было не так уж и много слов, и мы все уже приготовили свои снисходительные улыбки для продавца, но прошу, дослушайте до конца, он еще реабилитируется. 
Немного неловко развернувшись в своей тесной палатке, продавец наклонился к старенькому холодильнику, который он забрал из дома, решившись на эту безумную затею продавать мороженое на полузаброшенном заросшем ивняком пляже Оки недалеко от городского парка. Алюминиевая роза, украшавшая дверцу этого музейного экспоната под названием «Север», блеснула в полумраке. Она держалась всего на двух или трех клепках, и продавец, глупо улыбнувшись, оторвал ее, достал мороженое, пряча розу под прилавком, передал его девушке, забрал деньги и улыбнулся на прощание. Она кивнула, развернулась и пошла обратно к реке, на ходу разворачивая мороженое. Но она не успела пройти и сотни шагов, как ее догнал продавец, в своем глупом фартуке, который обещал себе всегда носить на работе, добавляя солидности своему делу, с алюминиевой розой в руке и с сияющими глазами. 
- Девушка, прошу прощения! – Она остановилась и ободряюще улыбнулась продавцу, - Удивительная вещь сейчас произошла! Вы у меня мороженое выбрали, а у меня за это время роза выросла! 
Что? – она хихикнула, - ну вы даете! 
- Серьезно, я предыдущему покупателю мороженное доставал – не было ее. А за вашим полез – и там она, к холодильнику приделана! 
- И что же теперь делать? Неужели мне ее отдать хотите? 
- А кому же еще? Тут людей-то вокруг больше нет, да и цветов тоже. Я считаю, она для вас на дверце выросла! – продавец протянул ей розу, и она приняла ее, и была в ее действиях та грация, что бывает у настоящих королев из детских книжек, рожденных принимать цветы. 
Улыбнувшись еще, на этот раз почему-то неловко, она попрощалась и ушла. И стало вдруг вокруг так тихо, что было слышно, как ветер отрабатывает свои па в листьях ивняка. Продавец вернулся в свою палатку, и уставился на дверцу холодильника, где на месте алюминиевой розы остался ее силуэт из более свежей краски и несколько дырок от клепок, крепивших цветок. Вздохнул, и звуки вокруг вернулись. 
Весь день рассматривал он потом дверцу своего холодильника, отвлекаясь на покупателей сначала с надеждой, а потом с какой-то тихой грустью. Собрался вечером, запер палатку и пошел домой. И лег спать, не включая компьютера. 
*** 
На следующее утро девушка встала довольно рано. Смотрите – вот она берет с полки отвертку и отдирает от своего холодильника «Север-М» потертый алюминиевый цветок, вот обувает сандалии и выходит из дома. 
Через полчаса она уже будет на берегу. 

Мой путь лежал через небольшой парк, и надеялся, что немного остыну по дороге. Каков наглец! А ведь я даже имени его не запомнил - то ли Сергей Петрович, то ли Петр Сергеич. Однако это не помешает мне угостить хама свинцом. Нужно только добраться до Вани и уговорить его быть моим секундантом. Времена! Будь моя воля, я бы без всяких условностей всадил нож в печень этому проходимцу. Но никуда не денешься, честь сегодня - как воздух, без нее никуда.

Стояла хорошая погода, дул легкий ветер и я, как и задумывалось, потихоньку успокаивался. На самом деле, пырнуть негодяя ножом - хороший со всех сторон вариант. И в первую очередь, если уж по правде, это было бы куда надежней и безопасней. Да, после такого полицейские точно создали бы мне гору проблем, но такие проблемы я давно научился решать. А теперь придется рисковать головой. Этот Сергей - человек жесткий, сходу видно. Таким нельзя давать времени, их надо давить быстро. Знаю, сам такой! Но вокруг были уважаемые люди, так что пришлось расстаться с перчаткой.

Ивана Михайловича дома не было. Наверняка опять с какой-нибудь из своих бесконечных поклонниц. Ваня человек творческий, поэт. Женщины его обожают, а он не стесняется этим пользоваться. Но при этом – я не мог бы себе представить более порядочного в остальных вопросах человека. Да и женщин он менял удивительно порядочно, словно бы в его поиске идеальных пропорций женского тела был какой-то глубокий, космический смысл.
Я оставил его служанке записку, в которой просил его явиться на пустырь неподалеку от моего дома к восьми часам после полудня и быть там со мной, пока я в честной дуэли продырявлю грудь некоему Сергею Петровичу из пистолета, который ему было бы неплохо с собой захватить. Меня заверили, что Иван Михайлович обязательно будет дома к обеду, и моя записка сразу же попадет к нему в руки. Это все, что мне нужно было знать. То, что Ваня опоздает, не могло даже придти мне в голову. Такими вещами, знаете ли, не пренебрегают.

Я вернулся домой, пообедал и принял ванну, немного почитал и даже попытался поспать, но, разумеется, ни о каком покое речи идти не могло. Если вам кажется, что дуэль для такого человека, как я – дело привычное и ничуть меня не пугает, вы ошибаетесь. Я никогда бы не признал этого, но если бы была возможность с честью избежать поединка, я бы обязательно ею воспользовался. Мне нравится моя жизнь, мое положение в городе и даже, прости Господи, люди, которые меня окружают. Но именно поэтому мне ничего не оставалось, как настоять на дуэли после того, что мы с Сергеем Петровичем имели глупость сказать друг другу. Уверен, он тоже не очень-то рад перспективе стреляться со мной. Все прекрасно знают, что я участвовал в паре дуэлей и то, что я все еще ношу перчатки, наверняка характеризует меня как хорошего стрелка. Ну, или как невероятно удачливого человека. Ни то, ни другое обычно не вызывает у людей желания связываться со мной.
Часов в семь вечера я велел принести мне лучший мой костюм и кофе. Не торопясь, максимально оттягивая момент выхода из дома, я собрался и попрощался с прислугой. Выбрал самый длинный маршрут до пустыря и максимально спокойным шагом двинулся к назначенному месту. Пока я был дома, прошел небольшой дождь, и было довольно душно. Я успел вспотеть, пока добрался до пустыря. Мне часто приходилось бывать здесь. В основном, в качестве секунданта и свидетеля. Я прекрасно помнил силуэт старой церквушки на западе, теперь затопленной светом умирающего солнца. Помнил замшелые кирпичные стены домов на востоке и севере. И ждал, когда с южной стороны появится тот, кто, возможно, положит сегодня конец моей заносчивости, а заодно и жизни.

Но первым появился Иван Михайлович. Его лицо, разумеется, выражало крайнюю озабоченность:
- Что, Миш, опять ввязался в эту дрянь?
- Да я и сам не рад, - я пожал его руку, узкую и с длинными нервными пальцами, - Рад тебя видеть, кстати.
- Я тоже. С кем связался то хоть?
- Сам толком не понял. Ты его не знаешь, он недавно в городе, - я ухмыльнулся, - Сейчас познакомишься, Вань.

И мы стали ждать. И чем больше мы ждали, тем больше мне все происходящее начинало казаться знакомым, словно бы уже происходившим раньше. Я был почти уверен, что угадаю момент, когда из-за угла появятся, выхваченные солнечным светом Сергей Петрович со своим секундантом. И когда они появились, я словно бы знал, кто из них будет идти впереди, а кто – немного отставать.

Они приблизились к нам, и секундант Сергея попросил Ваню дать ему пистолеты. Проверил их и кивнул. Я услышал свой голос:
- Давайте уже покончим с этим.
- Действительно, нечего тянуть. Расходимся?

Встав спиной к спине, мы помедлили с секунду, и стали отсчитывать шаги. Этой секунды хватило, чтобы я почувствовал, как колотится сердце моего соперника. Интересно, быстрее моего?
Мы должны были стрелять одновременно, по команде секунданта. Никакого жребия. У кого не дрогнет рука в ожидании пули, что прилетит терзать его плоть, тот и победил. Все честно. Но, считая шаги, медленно поворачиваясь лицом к сопернику, поднимая руку с пистолетом, я все больше уверялся, что я уже переживал это однажды. И я с волнением пытался вспомнить, чем же должен закончиться этот поединок. С каждой секундой этот вопрос меня захватывал все сильнее.

Секундант Сергея начал отсчет. Счет велся до пяти, затем мы должны были стрелять. Когда он произнес: «Один!», мне было безумно страшно.

Когда он сказал уже громче: «Два!», я начал обретать уверенность в себе. Я, кажется, вспомнил. Я вспомнил, как падает тело Сергея Петровича, как я обессилено роняю руку с пистолетом вниз. Я вспомнил! Удивительно ясно и детально я знал, что произойдет в следующие несколько секунд.

Когда прозвучало «Три!», я уже улыбался. Сергей, кажется, пришел в ужас от этой улыбки. Я, даже с двадцати шагов, что разделяли нас, видел, как дрожит его рука.

«Четыре!» Я знал, что не промахнусь. Уверенность в том, что пуля долетит до его черепа, распирала меня, и, как бы глупо это не звучало, я гордился грядущим выстрелом. Я практически слышал, как будет жужжать пуля, стремительно приближаясь к его лицу, как чернота взорвется в его голове и расплещет все его самодовольство по траве позади его.

«Пять!» Я легко нажал на спусковой крючок, и начал опускать руку. Прогремел выстрел. Земля под ногами секундантов комьями рванулась в небо. Промахнулся? Я успел с удивлением посмотреть на свой пистолет и ощутить запах пороха, когда с оглушающим грохотом несколько граммов свинца врезались мне в лоб.

Мой путь лежал через небольшой парк, и надеялся, что немного остыну по дороге. Каков наглец! А ведь я даже имени его не запомнил. Что-то удивительно знакомое - то ли Михаил Иванович, то ли Михаил Сергеевич. Однако это не помешает мне угостить хама свинцом. Нужно только добраться до Вани и уговорить его быть моим секундантом. Времена! Будь моя воля, я бы без всяких условностей всадил нож в печень этому проходимцу. Но никуда не денешься, честь сегодня - как воздух, без нее никуда.

Ты вышел на свою небольшую, но уютную кухню и открыл окно.
На дворе июнь и ты, облокотясь на подоконник, смотришь, как легкий ветер гоняет
по асфальту тополиный пух. Ты не торопясь открываешь новую пачку кента,
тянешься зажигалкой и наблюдаешь, как какой-то мужчина стоит у дома напротив.
Ты щелкаешь зажигалкой, но сквозняк гасит пламя. Может, этот мужчина ждет свою
девушку. Сейчас она выйдет, и они отправятся в кино, или в какой-нибудь
ресторан. Она наверняка немного задержится и виновато извинится за опоздание, и
будет снисходительно прощена этим мужчиной в светлых брюках.

Ты щелкаешь зажигалкой снова. А может быть, этот человек неожиданно оказался
свободен лишние пару часов и ему просто надо как-то убить время. Вдоволь
нагулявшись по шумным улицам, он зашел в твой двор просто передохнуть,
прислонившись к перилам у подъезда дома напротив. Возможно, еще минут через
десять он, не торопясь, выпрямится, оправит одежду и не спеша тронется на
назначенное ему на сегодня собеседование. Возможно, он специалист в IT или бухгалтер, раз носит
очки?
А может, он просто идиот, который без причины стоит и
пялится на твои окна.

Ты, не торопясь, куришь свою вторую или третью за сегодня сигарету и лениво
наблюдаешь, как мужчина отрывается от перил и движется к твоему подъезду. Ты
вспоминаешь своих соседей, пытаясь угадать, к кому из них пришел этот человек.
Возможно, к семейной паре напротив; они кажутся тебе очень гостеприимными и
общительными. К ним частенько приходят гости, которые довольно редко
повторяются. Да ты и сам бывал у этих соседей, пил чай в их скромной гостиной и
болтал с мужем о машинах, а с женой о погоде и том, как сложно сейчас женщине
правильно выйти в декрет. Ты понимаешь, что пожелал бы таких соседей любому.

А может, он курьер и привез какое-нибудь важное деловое
письмо на дом и сейчас передаст его в руки. Или у него нет никакой посылки, и
ему просто взбрело в голову побродить по лестнице в твоем подъезде. Всякое
бывает!

Ты докурил сигарету и давишь окурок в простенькой пепельнице. Ставишь кофейник и
садишься на табуретку, оперевшись спиной на подоконник. Сквозь ненавязчивые
звуки улицы ты слышишь, как человек звонит в домофон, представляется
почтальоном и просит открыть ему дверь. Может, это девушка сверху, заядлая
анимешница, опять заказала себе какой-нибудь сувенир с ибэя курьерской
доставкой? Какую-нибудь фигурку женственного парнишки с тонкими, как спички,
ногами и длинным острым мечом за плечами.

Ты слышишь, как шаги человека раздаются на твоей лестничной площадке. О,
кажется, он остановился на твоем пролете. Может, этот мужчина принес пенсию
Василь Петровичу, старику, живущему у тебя за стенкой. Тогда, конечно,
почтальону придется вернуться еще раз, потому что Василь Петрович сейчас, как
обычно в это время, вышел за молоком.

Ты размешиваешь в закипающей воде кофе, когда слышишь звонок в свою дверь. Как,
это к тебе? Ты пытаешься припомнить, не заказывал ли ты что-нибудь, а потом
вдруг решаешь, что это кто-то из далеких твоих друзей прислал тебе в добрый
знак бутылку вина или какую-нибудь книгу. Ты перебираешь в уме всех своих
близких, по которым скучаешь и которые любят тебя. 

А вдруг это что-то официальное? Тебе становится слегка не по себе и твои ноги
немного тяжелеют, пока ты идешь к двери. Ты открываешь ее человеку,
представившемуся почтальоном, и видишь его вблизи, в очках и светлых брюках. Он
чуть ниже тебя, и его гладко выбритый подбородок немного выступает вперед. На
его левой руке довольно дорогие а часы, а в правой (возможно, тебе просто
показалось!) благородно блеснуло что то металлическое. Наверное, именно это
цель его визита и сейчас он расскажет тебе, что он принес и от кого. Ты ждешь,
что он скажет и как, и в твоей голове
проносятся десятки вариантов причин ,которые привели его к тебе и десятки фраз,
с которых он начнет сейчас разговор. Но он молча поднимает правую руку, а
взгляд его не покидает некоторая пьяная сосредоточенность. Ты успеваешь
расслышать легкий щелчок спускового крючка, прежде чем оглушающий хлопок лишит
тебя возможности слышать, а резкая вспышка боли в голове лишит тебя власти над
твоими ногами. Медленно оседая по стенке, ты судорожно пытаешься связать всю
свою жизнь с этим диким и невероятным финалом. На кухне кофе с шипением выбирается
из кофейника и раскаленными каплями бросается в пламя над конфоркой, и ты
закрываешь глаза. Ноздри твои еще улавливают терпкий и бодрящий запах кофе, и
это последнее, о чем ты успеваешь подумать. В добрый путь.

Оригинал взят у muallaka в post

А потом с миром случились The Beatles. И этого у мира уже не отнять.

У входа в институт, как всегда, было довольно людно. Проскочив сквозь толпу студентов, Сергей, не торопясь, направился к остановке. Весенний воздух словно переливался с одной улицы на другую, и отражающиеся в лужах облака слегка дрожали. Краем глаза Сергей заметил несколько парочек, обнимающихся прямо на крыльце родного института. Вполне нормально для середины апреля. Сергей невольно потянулся.
На остановке уже скопилась довольно много народу, а трамвай все не появлялся. Пожилая женщина придерживала тележку, мужчина средних лет чиркал зажигалкой, старательно закрывая ее от ветра ладонями. Парочка молодых девушек, вероятнее всего студенток, о чем-то легкомысленно щебетала, а паренек, сидящий на остановке под навесом, беззастенчиво их подслушивал. Рядом с ним мужчина лет тридцати, ровесник Сергея, держал на коленях довольно красивую брюнетку в короткой юбке, и, не стесняясь, шарил рукой по ее бедрам.
Сергей немного наклонился в сторону дороги, чтобы посмотреть, не видать ли там трамвая, а затем выпрямился и оправил брюки. Ему вдруг стало немного неловко. «Негоже взрослому мужику заводиться, как пятнадцатилетнему мальчишке, от первых попавшихся ножек», - подумал он и перевел взгляд на пожилую женщину, чтобы немного остыть. Перевел и тут же потупил, так нагло она на него смотрела. Тогда он посмотрел на курящего рядом мужика. Тот, кажется, и сам был немного удивлен происходящим вокруг. Сергей проследил за его взглядом и обнаружил, что пару минут назад невинно болтавшие о погоде девушки обнимаются и без намека на стыд целуют друг друга в губы. Их руки скользили то вверх, то вниз, и каждый раз, когда одна из девушек касалась груди другой, в воздухе искрились маленькие молнии. Губы одной покрывали нежными поцелуями щею другой, и Сергей, кажется, совсем забыл, как его зовут.
А тем временем девушка в короткой юбке пересела мужчине на колени так, что ее ноги оказались широко разведены, а юбка задралась, и расстегнула мужчине джинсы.
Сергей зажмурился, а когда открыл глаза, мужчина средних лет уже выбросил сигарету и обнимал пожилую женщину, а та смеялась так искренне, словно ей было не шестьдесят пять, а девятнадцать. Паренек удивительным образом оказался рядом с целующимися девушками и уже стягивал с себя рубашку. Девушки с радостью подхватили эту инициативу, и их кофточки оказались на асфальте еще до того, как Сергей снова зажмурился.
Воздух наполнял запах любви. Сергей прекрасно знал этот запах, но слышать его на улице было дико непривычно. Однако он уже слабо контролировал свои мысли. Неразделенное вожделение заполнило всю его голову. Облокотившись на столб, он попытался перевести дыхание и посмотрел на проезжую часть. Теперь стало понятно, почему трамвая так долго нет. Улица была заставлена впопыхах оставленными машинами, а между ними стояли или сидели пары и обнимались. Чуть вдалеке покачивался на рессорах трамвай, хотя он давно уже никуда не ехал.
Какая-то молодая девушка подбежала к Сергею и обвила его шею руками. Их поцелуй был длинным и влажным, как ее глаза, а руки – смелыми и наглыми, как его. Воздух звенел от звуков любви, и весь город провалился в эти звуки.

…а где-то наверху седой мужчина смотрел вниз, смеялся и хлопал в ладоши.

А потом, долгие часы спустя, город притих, а затем наполнился шепотом. Незнакомые еще с утра люди говорили друг другу ласковые слова, и мягкой поступью разговор переливался от одной пары к другой. Вскоре прочная сеть нежности оплела город, и уже нельзя было понять, где разговор начинается и где кончается. И даже когда все люди разбрелись по домам, шепот продолжать гулять по улицам опустевшего города. Первые лучи солнца поцеловали крыши домов, и город уснул, счастливый и обессиленный.

Все мы поэты. Мы все облекаем себя в удивительные формы и делаем себя частью отчаянно красивого мира. Мы способны чувствовать красоту окружающего нас бытия каждый день,каждую секнду, но у нас достаточно ума понимать,что мы никогда не сможем выразить ее в словах. И мы остаемся наедине с этой красотой, и так часто боимся этого. А это - полузабытое чувство восторга,когда дух захватывает от страха и радости одновременно. Мы терзаем себя своей неспособностью поделиться этой красотой с близкими и остаемся непонятыми. И мы делаем то единственное верное, что возможно - мы встраиваем себя в ткань Бытия, волшебную Грезу мира, и становимся частью этой красоты, наполняя мир истоиями и формами. И если для того,чтобы не забывать об этом, не терять способности видеть эту удивтительную красоту, нам необходимо встать на путь саморазрушения - мы готовы, мы с радостью примем это и будем отравлять себя и медленно умирать,растворяясь в этом волшебном сне, пока в воздухе не останется одна только наша улыбка.

В бесконечной синеве непрекращающейся ночи отражают звездный свет пластиковые цветы. Фиолетовые, белые, красные, желтые – все они кажутся немного призрачными из-за тумана. И в густом тумане бродят по полю коровы, и жуют эти цветы без запаха. Одна корова поднимает голову, долго смотрит вдаль – в ее взгляде бесконечная мудрость и безвольная гармония с окружающей ее синевой.

Когда-то гладкий и блестящий колпачок ручки теперь весь покрылся царапинами и измялся. На поверхности его поблескивала слюна, заполняя все мелкие вмятины. Собственно, в том, что я держал в зубах, уже не так-то просто было узнать колпачок. Химический вкус наполнял рот и от этого было немного неприятно, но я не мог остановиться. В случайной, постоянно изменяющейся комбинации вмятин и изгибов угадывалась какая-то нездоровая красота поврежденного. Я вынул колпачок изо рта и безразлично посмотрел на него, отложил в сторону и вернулся к работе надо дипломом.

Окутанная синевой корова, не торопясь, опустила голову. И стояла тишина, и слышно было только, как трескается разрываемый пластик да как коровы иногда с шумом вдыхают воздух. И все было правильно.

Иногда некоторые вещи кажутся необъяснимыми.
На днях думал, как люди могут видеть и слышать Фредди Меркьюри и не любить его?

А сейчас у меня просто не укладывается в голове, как можно слушать Пола Маккартни и оставаться злым? Как вообще в мире, где есть битлы, можно злиться?

Или наоборот... Как в таком злом мире можно оставаться Полом Маккартни?